Неточные совпадения
В тени серых, невысоких стен кремля сидели и лежали калмыки,
татары, персы, вооруженные лопатами, ломами, можно было
подумать, что они только что взяли город с боя и, отдыхая, дожидаются, когда им прикажут разрушить кремль.
— Ты напрасно
думаешь, милая Жюли, что в нашей нации один тип красоты, как в вашей. Да и у вас много блондинок. А мы, Жюли, смесь племен, от беловолосых, как финны («Да, да, финны», заметила для себя француженка), до черных, гораздо чернее итальянцев, — это
татары, монголы («Да, монголы, знаю», заметила для себя француженка), — они все дали много своей крови в нашу! У нас блондинки, которых ты ненавидишь, только один из местных типов, — самый распространенный, но не господствующий.
— Не вовремя гость — хуже
татарина, — сказал Лопухов, шутливым тоном, но тон выходил не совсем удачно шутлив. — Я тревожу тебя, Александр; но уж так и быть, потревожься. Мне надобно поговорить с тобою серьезно. Хотелось поскорее, утром проспал, не застал бы. — Лопухов говорил уже без шутки. «Что это значит? Неужели догадался?»
подумал Кирсанов. — Поговорим — ко, — продолжал Лопухов, усаживаясь. — Погляди мне в глаза.
Вскочивши на коня, поехал он прямо в Канев,
думая оттуда через Черкасы направить путь к
татарам прямо в Крым, сам не зная для чего.
Я
думаю: «Ну, что же на это роптать: они люди должностные, и, может быть, им со мною неловко иначе при
татарах обойтися», — и оставил, а выбрал такой час, что они были одни в особливой ставке, и кинулся к ним и уже со всею откровенностью им все рассказал, что самую жестокую участь претерпеваю, и прошу их...
Ну, я себе
думаю: «Ладно, братцы, судите ветра в поле»; а как, по-моему, полиция, нет ее ничего вреднее, то я сейчас шмыг за одного
татарина, да за другого. Шепчу им...
«Эге, —
думаю себе, — да это, должно, не бог, а просто фейверок, как у нас в публичном саду пускали», — да опять как из другой трубки бабахну, а гляжу,
татары, кои тут старики остались, уже и повалились и ничком лежат кто где упал, да только ногами дрыгают…
«Ах ты, —
думаю, — милушка; ах ты, милушка!» Кажется, спроси бы у меня за нее
татарин не то что мою душу, а отца и мать родную, и тех бы не пожалел, — но где было о том
думать, чтобы этакого летуна достать, когда за нее между господами и ремонтерами невесть какая цена слагалась, но и это еще было все ничего, как вдруг тут еще торг не был кончен, и никому она не досталась, как видим, из-за Суры от Селиксы гонит на вороном коне борзый всадник, а сам широкою шляпой машет и подлетел, соскочил, коня бросил и прямо к той к белой кобылице и стал опять у нее в головах, как и первый статуй, и говорит...
— Полно, так ли? А я так
думаю, что
татары тебя в торока ввязали б, как в тот раз, помнишь? Ведь тебе уже не впервой, дело знакомое!
Испуганные табуны с самого начала бросились на стан, переломали кибитки и привели
татар в такое смятение, что они давили друг друга и резались между собою,
думая отбивать неприятеля.
С неделю после поражения
татар царь принимал в своей опочивальне Басманова, только что прибывшего из Рязани. Царь знал уже о подробностях битвы, но Басманов
думал, что объявит о ней первый. Он надеялся приписать себе одному всю честь победы и рассчитывал на действие своего рассказа, чтобы войти у царя в прежнюю милость.
Бывало, и
подумать соромно, в летнике, словно девушка, плясывал; а теперь, видно, разобрало его: поднял крестьян и дворовых и напал на
татар; должно быть, и в нем русский дух заговорил.
Татарин согнул спину, открыл ею дверь и исчез, а Кожемякин встал, отошёл подальше от окна во двор и, глядя в пол, замер на месте, стараясь ни о чём не
думать, боясь задеть в груди то неприятное, что всё росло и росло, наполняя предчувствием беды.
— Так бог судил! — сказал
татарин, проходя в сени. Скрипнула дверь — Матвей оглянулся и
подумал...
— Это крышка мне! Теперь — держись
татарина, он всё понимает, Шакирка! Я те говорю: во зверях — собаки, в людях — татаре — самое надёжное! Береги его, прибавь ему… Ох, молод ты больно! Я было
думал — ещё годов с пяток побегаю, — ан — нет, — вот она!
Ключарев играл хуже
татарина; он долго
думал, опершись локтями на стол, запустив пальцы в чёрные, курчавые волосы на голове и глядя в середину шашечницы глазами неуловимого цвета. Шакир, подперев рукою щёку, тихонько, горловым звуком ныл...
— Они — смирны! — уверенно воскликнул
татарин и тихонько усмехнулся, а Кожемякин
подумал...
Матвей и сам не знал, можно ли
татарину войти на кладбище, он смотрел на Шакира, обильно поливаемого тёплым, весенним дождём, и
думал...
— Нисява! — бодро тряхнул головою
татарин. — Не нада скушна
думать — всё хоруша будит! Весна пришёл… Давай делам говорить: могил копать нада, старик землям хоронить нада…
«Видно, Ванюша прав! —
подумал Оленин: —
Татарин благороднее», и, провожаемый бранью бабуки Улитки, вышел из хаты. В то время как он выходил, Марьяна, как была в одной розовой рубахе, но уже до самых глаз повязанная белым платком, неожиданно шмыгнула мимо его из сеней. Быстро постукивая по сходцам босыми ногами, она сбежала с крыльца, приостановилась, порывисто оглянулась смеющимися глазами на молодого человека и скрылась за углом хаты.
Кривой Зоб. Ну, на такой случай — займи… а то мы соберем… кто пятак, кто — сколько может… А полиции заяви… скорее! А то она
подумает — убил ты бабу… или что… (Идет к нарам и собирается лечь рядом с
Татарином.)
Кривой Зоб(
Татарину). Ты
думаешь — дух пойдет? От нее духа не будет… она вся еще живая высохла…
А, говори:
татарин?» И уж тут Кулигин не смеет ответить ему: «Хочу так
думать, и
думаю, и никто мне не указ».
— В Нижнем, с
татарином играл. Прикинулся, подлец, неумелым. Деньжат у меня ни-ни.
Думал — наверное выиграю, как и всегда, а тут вышло иначе. Три красных стало за мной, да за партии четыре с полтиной.
Татарин положил кий: дошлите, говорит, деньги! Так и так, говорю, повремените: я, мол, такой-то. Назвал себя. А татарин-то себя назвал: а я, говорит, Садык… И руки у меня опустились…
— Они варвары? — возразил один офицер в огромной медвежьей шапке. — Вы слишком милостивы, генерал! Они не варвары, а дикие звери!.. Мы
думали здесь отдохнуть, повеселиться… и что ж? Эти проклятые калмыки… О! их должно непременно загнать в Азию, надобно очистить Европу от этих
татар!.. Посмотрите! вон стоят их двое… С каким скотским равнодушием смотрят они на этот ужасный пожар!.. И этих двуногих животных называют людьми!..
Кербалай хорошо говорил по-русски, но дьякон
думал, что
татарин скорее поймет его, если он будет говорить с ним на ломаном русском языке.
Всю жизнь трудился Илья не покладая рук; печенегов, и
татар, и разбойников извел великое множество; разных Тугаринов Змеевичей, и Идолищ Поганых, и полениц, и жидовинов побеждал; век прожил в подвигах и на заставах, не пропуская злого в крещеную Русь; и верил он во Христа, и молился ему, и
думал, что исполняет Христовы заповеди.
То правда;
Лишь об одной земле его забота:
Татарщину у нас он вывесть хочет,
В родное хочет нас вернуть русло.
Подумаешь: и сами ведь породой
Мы хвастаться не можем; от
татар ведь
Начало мы ведем!
«Неужто Козловский прав? —
подумал я с ощущением острой грусти… — Неужели Степан оказал мне услугу именно потому, что ожидал
татар? Не выдержал наконец говора своей тайги, прозаической добродетели своей Маруси и ровной невозмутимости Тимохи?.. Захотелось опять шири и впечатлений? Что мудреного? Ведь вот даже мое легкое приключение освежило и обновило мое настроение, застоявшееся от тоски и одиночества…
— Никакого обмана нет — это ошибкой подкралось. Остальное вы сами знаете. Слово «подкралось» так вдруг лишило меня рассудка, что я наделал все, что вы знаете. Я их прогнал, как грубиян. И вот теперь, когда я все это сделал — открыл в себе
татарина и разбил навсегда свое семейство, я презираю и себя, и всю эту свою борьбу, и всю возню из-за Никитки: теперь я хочу одного — умереть! Отец Федор
думает, что у меня это прошло, но он ошибается: я не стану жить.
«Хитрый народ!» —
подумал он и обратился к
татарину...
— Конечно, обманывает, — вскричал Макар, размахивая руками, — конь был хороший, настоящая хозяйская лошадь… Мне давали за нее сорок рублей еще по третьей траве… Не-ет, брат! Если ты испортил коня, я его зарежу на мясо, а ты заплатишь мне чистыми деньгами.
Думаешь, что —
татарин, так и нет на тебя управы?
Явились варвары бесчисленные, пришельцы от стран никому не известных, [Так
думали в России о
татарах.
— Что
думать? Я вам говорю, чтò знаю. Прискакал вчера ночью
татарин от генерала — привез приказ, чтобы батальону выступать и взять с собою на два дня сухарей; а куда, зачем, надолго ли? этого, батюшка, не спрашивают: велено итти и — довольно.
— Попомни хоть то, над чем зубы-то скалишь? — продолжала мужа началить Аксинья Захаровна. — Домы Божии, святые обители хотят разорить, а ему шутки да смехи… Образумься!.. Побойся Бога-то!.. До того обмиршился, что ничем не лучше
татарина стал… Нечего рыло-то воротить, правду говорю. О душе-то хоть маленько
подумал бы. Да.
— Что кричишь? Ведь
татарин близко — услышит. — А сам
думает: «Он и вправду расслаб; что мне с ним делать? Бросить товарища не годится».
Заболел раз
татарин, пришли к Жилину: «Поди, полечи». Жилин ничего не знает, как лечить. Пошел, посмотрел,
думает: «Авось поздоровеет сам». Ушел в сарай, взял воды, песку, помешал. При
татарах нашептал на воду, дал выпить. Выздоровел на его счастье
татарин. Стал Жилин немножко понимать по-ихнему. И которые
татары привыкли к нему, — когда нужно, кличут: «Иван, Иван!» — а которые все, как на зверя, косятся.
— Ну, — говорит Жилин, — пропали, брат! Он, собака, сейчас соберет
татар за нами в погоню. Коли не уйдем версты три, — пропали. — А сам
думает на Костылина: «И черт меня дернул колоду эту с собой брать. Один я бы давно ушел».
Только
подумал — глядь: налево, на бугре, стоят трое
татар, десятины на две. Увидали его, — пустились к нему. Так сердце у него и оборвалось. Замахал руками, закричал что было духу своим...
Жилин видит — дело плохо. Ружье уехало, с одной шашкой ничего не сделаешь. Пустил он лошадь назад к солдатам —
думал уйти. Видит, ему наперерез катят шестеро. Под ним лошадь добрая, а под теми еще добрее, да и наперерез скачут. Стал он окорачивать, хотел назад поворотить, да уж разнеслась лошадь, не удержит, прямо на них летит. Видит — близится к нему с красной бородой
татарин на сером коне. Визжит, зубы оскалил, ружье наготове.
Прожил так Жилин месяц. Днем ходит по аулу или рукодельничает, а как ночь придет, затихнет в ауле, так он у себя в сарае копает. Трудно было копать от камней, да он подпилком камни тер, и прокопал он под стеной дыру, что спору пролезть. «Только бы, —
думает, — мне место хорошенько узнать, в какую сторону идти. Да не сказывают никто
татары».
А Жилин хоть невелик ростом, а удал был. Выхватил шашку, пустил лошадь прямо на красного
татарина,
думает: «Либо лошадью сомну, либо срублю шашкой».
А Жилину пить хочется, в горле пересохло;
думает — хоть бы пришли проведать. Слышит — отпирают сарай. Пришел красный
татарин, а с ним другой, поменьше ростом, черноватенький. Глаза черные, светлые, румяный, бородка маленькая, подстрижена; лицо веселое, все смеется. Одет черноватый еще лучше: бешмет шелковый синий, галунчиком обшит. Кинжал на поясе большой, серебряный; башмачки красные, сафьянные, тоже серебром обшиты. А на тонких башмачках другие толстые башмаки. Шапка высокая, белого барашка.
Обрадовался Жилин, собрался с последними силами, пошел под гору. А сам
думает: «избави бог, тут, в чистом поле, увидит конный
татарин; хоть близко, а не уйдешь».
Выехал Жилин вперед, остановился и ждет, пока подойдет обоз. Слышит, сзади на рожке заиграли, — опять стоять. Жилин и
подумал: «А не уехать ли одному, без солдат? Лошадь подо мной добрая, если и нападусь на
татар — ускачу. Или не ездить?..»
Ермак и говорит своему податаманью, Ивану Кольцо: «Ну, а ты, Ваня, как
думаешь?» А Кольцо и говорит: «А я что
думаю? Не нынче убьют, так завтра; а не завтра, так даром на печи помрем. По мне — выйти на берег, да и валить прямо лавой на
татар — что бог даст».
«Надо будет повидать
татарина, —
подумал Марко Данилыч, укладывая дорогие подарки, купленные для Дуни. — Дорого запросит, собака!.. Хлябин говорит, меньше тысячи целковых нельзя!.. Шутка сказать!.. На улице не подымешь!.. Лучше б на эту тысячу еще что-нибудь Дунюшке купить. Ну, да так уж и быть — пойду искать Махметку».
Не сразу ответил
татарин. Подумал-подумал он, посчитал на пальцах и сказал наконец...
— Нет, уж это вы — ах, оставьте! Вы еще не нюхали, как следует, жизни, а вот как поживете с мое, батенька, так и узнаете кузькину мать! Наше мышление не так невинно, как вы
думаете. В практической жизни, в столкновениях с людьми оно ведет только к ужасам и глупостям. Мне приходилось переживать такие положения, каких я злому
татарину не пожелаю.
— Глупо, Васичка! Я ведь знаю, какие у тебя мысли! Я знаю, что ты
думаешь… Но, я тебя уверяю, он у меня даже во время прогулок не выходил из границ. Например, едем ли в горы, или к водопаду Учан-Су, я ему всегда говорю: «Сулейман, ехать сзади! Ну!» И всегда он ехал сзади, бедняжка… Даже во время… в самых патетических местах я ему говорила: «А все-таки ты не должен забывать, что ты только
татарин, а я жена статского советника!» Ха-ха…